Когда я это почувствовал? 17 лет назад, когда мне в руки попали впервые книги Агни Йоги? Нет, гораздо раньше. Книги приходят, когда твой внутренний опыт подводит тебя к ним. Я вспоминаю осенний вечер 1965 года на Миусах в Москве.

В ту пору занесла меня судьба в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Это была редкая возможность для рядового репортера областного радио оказаться в цитадели партийной номенклатуры. Но я оказался и с большими надеждами окунулся в жизнь привилегированного учебного заведения. Здесь были значительно расширены рамки дозволенной тогда информации. В библиотеке Школы можно было читать американские и французские газеты и журналы, на полках свободно стояли Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер, Фрейд, а, кроме того, по межбиблиотечному абонементу допускалось общение с запасниками спецхранов.

Я погрузился в мир малоизвестной мне литературы, с помощью учебников и кружка по изучению иностранных языков пополнил скудные знания во французском. Проштудировал более или менее основательно всю западную философию от фрагментов древнегреческих мыслителей до Бертрана Рассела. Сделался регулярным читателем "Монд" и время от времени с помощью словаря прочитывал интересующие меня статьи в американских журналах. В ВПШ учились партийный функционеры из некоторых африканских франкоязычных государств, я использовал общение с ними для наработки практики во французском разговорном языке. По окончании первого курса на каникулах предложил свои услуги московскому "Интуристу". И, несмотря на топорный чалдонский акцент, меня после небольших экзаменов взяли в эту фирму, там переводчиков летом очень не хватало.

Я возил по столице туристов-индивидуалов, а потом по стране - туристские группы.

Почему меня так интересовал в ту пору Запад?

При всей тогдашней, еще достаточно бодрой официально-коммунистической риторике, провозглашавшей расцвет у нас и закат "там", в интеллигентной среде господствовало мнение, что все как раз наоборот. Да и сам я видел, как партийная аристократия в частных разговорах иронизировала над "единственно верным". Скептические оценки можно было услышать даже на семинарах, но на поточных лекциях преподаватели застегивали мундиры и барабанили свои замшелые курсы. Их никто не слушал, тем более никто не вел конспектов, как это бывает обычно в вузе. Мы писали письма домой, читали втихомолку книги, даже играли в "балду". Преподаватели не обращали на нас ни малейшего внимания. Во время экзаменационной сессии секретарша деканата собирала с нас по десятке, за эту услугу она подсовывала во время экзамена соответствующий билет, который каждый из нас заранее готовил. Результатом были неизменные "четверки" и "пятерки".

Эта игра устраивала всех, и мне сегодня кажется странным, что никто из нас не чувствовал обреченности режима. Идеология выдохлась - из нее ушла сила. Но публично покушаться на нее не разрешалось. Декорум соблюдался довольно строго.

Я наивно полагал, что люди Запада живут по-другому, и жадно искал ответы на волновавшие меня уже тогда духовно-религиозные вопросы. Мне приходилось встречаться с французской профессурой, с редакторами издательства "Галлимар", с инженерами и врачами, с людьми бизнеса. Но странно - их познания в европейской же философии были ниже моих. Да Бог с ней, с философией. На детский вопрос, как и зачем жить, они реагировали точно так же, как и наши партийные чиновники - глядели на меня подозрительно, как на провокатора.

Вспоминаю двухнедельную поездку на автобусе с группой туристов первого класса от Бреста до Москвы и оттуда до Выборга. Хорошие люди, с которыми я очень сблизился, - врачи, профессора, пенсионеры... Особенно мне понравился Макс Фонданеш (мы потом с ним переписывались), профессиональный французский гид, сопровождавший группу, большой поклонник Гоголя. Речь зашла о Кьеркегоре. Выяснилось, что никто из французов его не читал. Тогда я попытался обсудить некоторые проблемы, поставленные датским философом. Но наткнулся на полное равнодушие. Фонданеш с улыбкой заметил:

- Ах, Юрий, ты напрасно прощупываешь наши экзистенциальные глубины. Мы давно обмелели. Нас сегодня больше всего интересуют наши дома, счета в банке и хорошая кухня. Мы - буржуа.

- Но ты, Макс, не такой.

- И я такой. Я лишь откровенен.

Вспоминаю владельца крупного универсального магазина из Парижа, коллекционера живописи, который приехал в Москву, чтобы приобрести что-нибудь из русского авангарда. Я возил его по Москве, поджидал в машине у подъездов домов. Затем по его просьбе мы отправились в музей изобразительных искусств им. Пушкина. Здесь он долго бродил по задам импрессионистов.

- Этот Сезанн стоит не меньше ста тысяч долларов, Пикассо - двести.

Особое его внимание привлекли "Голубые танцовщицы" Дега.

- За это можно заплатить полмиллиона долларов.

- Месье, в вашей коллекции есть импрессионисты? - спросил я.

Владелец универмага немного смутился.

- О нет, я не настолько богат, чтобы покупать мастеров подобного класса. В моей коллекции тысяча картин современных художников, в том числе ваших русских. Но я умею ценить всякую живопись.

Он держал меня и шофера до позднего вечера, хотя полагалось по ваучеру наше использование лишь четыре часа, с десяти до четырнадцати.

При прощании он долго рылся в кармане, откуда достал, наконец, две шариковые ручки, одну двухцветную, другую обычную. Первую он вручил шоферу, вторую - мне. И мы расстались, вполне довольные друг другом, шофер - за повышенную оценку его труда, я - за преподанный урок западной этики.

В итоге, контакты с западной мыслью и западными людьми привели меня к выводу, что надо прекратить "маяться дурью" и жить как все. А как жили здоровые одинокие мужчины ВПШ? Они пили водку и предавались другим жизненным утехам. Стал попивать и я, чередуя грубую сорокаградусную с игристой "Хванчкарой". Партийный буфет изобиловал многими изысканными яствами и напитками. А стипендия слушателей превышала обычную студенческую раз в пять.

Итак, осенним вечером я сидел один в своей общежитской комнате на Миусах с двумя пустыми бутылками грузинского вина и одной початой. Из моей нетрезвой головы, тем не менее, не выходил вопрос: неужели все мои искания - пустая трата времени, и я закончу заурядным пьяницей?

Внезапно я почувствовал, как хмель из головы мгновенно исчез, голова сделалась ясной-ясной. А комната наполнилась удивительным ароматом. Мне почудилось, нет, я четко почувствовал в комнате чье-то присутствие. Словно бездонные любящие глаза без тени презрения смотрели на меня пьяного, а теперь протрезвевшего. Говорю "словно" потому, что я никого не видел и ничего не слышал, и, тем не менее, волна красоты, радости и любви пронизала меня всего насквозь. Подобного счастья, подобной полноты я никогда в жизни не испытывал. Это длилось несколько минут, а может, несколько секунд, время исчезло. И в меня вошла мысль:

- Ты сам не знаешь, что ищешь. Но ЭТО ЕСТЬ.

Состояние рассеялось.

С этого времени началось мое выздоровление. Не могу сказать, что оно шло быстро, наоборот, процесс затянулся и был весьма нелегким. Но я уже знал, помнил, что ЭТО ЕСТЬ. Я искал повторения состояния. И оно повторилось через четырнадцать лет.

К тому времени я подошел к восточной метафизике, познакомился с Агни Йогой, через нее оценил всю красоту исихазма - православной безмолвной молитвы. Случилось так, что мои религиозные искания стали известны Новосибирской партноменклатуре. От меня потребовали "признать ошибки". Я не сделал этого. Тогда меня начали "бить". "Битье" продолжалось в течение двух с половиной лет. За это время я прошел около 70, по моим подсчетам, разборок, заседаний, бюро и т.д. Меня называли религиозным путаником, "не нашим человеком" и прочими нехорошими словами. Идешь по коридору и слышишь шепот:

- Идеалиста видел?

- Нет.

- Вон идет.

Однажды во время особенно крутой разборки, когда я втайне молился на своей "скамье подсудимых", я снова почувствовал Тот Луч. Волна необыкновенного счастья настолько затопила меня, что губы невольно раздвинулись в улыбке. Она не ускользнула от внимания моих идеологических критиков.

- Посмотрите на него, - сказал кто-то, - он же человек с явно съехавшей крышей.

Реплика дала новое направление мыслей моим оппонентам. Я почувствовал, что вокруг меня сплетается кольцо, которое может закончиться психоизоляцией. Тогда я отправился в областной комитет партии, ни мало, ни много, к первому секретарю. Как и следовало ожидать, секретарша даже не стала докладывать обо мне первому, отослала к помощнику. Молодой симпатичный парень осведомился, по какому делу я тревожу его шефа, и отправился к нему. Вернувшись, он сказал, что Филатов (так звали первого) не имеет времени меня принять, но если я очень настаиваю, со мной может поговорить секретарь по идеологии. Правила партийных игр мне уже были известны: идеологический секретарь переправил бы меня зав. отделом, тот зам. зава и т.д. Я сказал помощнику:

- Вокруг меня создается мнение, что я человек психически неуравновешенный. Чем заканчиваются такие шутки, я знаю. Поэтому передайте Филатову, что, предвидя это, я прошел тесты у психолога психиатрической больницы. По закону без такого освидетельствования у психолога в больницу помещать нельзя. Тесты показали, что человек я нормальный. Так вот передайте, что у меня в городе много родни и знакомых, и через них тесты будут доведены до того, кому следует. Конфуз получится, а если меня объявят все-таки придурком, то кем являетесь вы, которые возитесь со мной два года?

Поход в обком возымел действие. Разговоры о моей психической неполноценности утихли. А скоро меня вообще оставили в покое, исключили из партии (во второй раз), изгнали с работы и предоставили собственной судьбе.

Правда, горком КПСС в партии меня восстановил по моей апелляции, но записал в учетную карточку строгий выговор "за отступление от Программы и Устава КПСС, выразившееся в увлечении идеалистической философией Н. К. Рериха". Понятно, что с такой "черной меткой" нельзя было и подумать устроиться куда-нибудь на "приличную" работу. Я пошел в грузчики на хлебозавод.

Здесь в третий раз ко мне пришел Луч.

Но обо всем по порядку. На заводе я быстро сделал "карьеру", стал бригадиром. И вообще пять лет работы грузчиком вспоминаю с большой теплотой. Моими товарищами по работе были такие же бедолаги как я: шоферы, временно лишенные прав, освободившиеся из мест заключения уголовники, бомжи. Народ пестрый и яркий. Вспоминаю мастера спорта по классической борьбе и серебряного призера Европы; недоучившегося студента консерватории, баяниста-виртуоза; бывшего вертолетчика, уволенного из армии. Увы, все мои коллеги "по-черному" пили. Поэтому наша бригада из четырех грузчиков нередко оставалась втроем, вдвоем. А однажды я оказался поручиком без единого солдата.

И начал грузить хлеб в машины сам. После восьми часов работы выбился из сил, а предстояло "пахать" еще четыре часа (мы работали по двенадцать). Дело было в июне, в ночную смену, рассветало рано. И когда на горизонте показался краешек солнца, я снова ощутил Луч. Снова меня потрясло, нет, залило чувство огромной радости, чувство безoбразной, охватившей всю душу Красоты и Силы. Оставшиеся часы я проработал в эйфории, совершенно не чувствуя усталости, наоборот, руки и ноги двигались как будто сами собой.

К восьми утра я погрузил в машины 27 тонн хлеба - задание четырех человек. Но это был вес нетто. Поскольку вместе с хлебом приходилось грузить в машины и деревянные лотки весом три-четыре килограмма, то общий вес переброшенного груза составил около 35 тонн.

Читатель, прости мне вроде бы длинное отступление от темы путешествия. Но оно имеет прямое отношение к молитвенной работе, ради которой мы и совершили наше путешествие к Белухе. Эта ночь на погрузке помогла мне убедиться, что с молитвой возможно очень большое физическое напряжение, как раньше я понял, что она помогает выдержать также психологические стрессы, которые без нее преодолеть было бы не под силу.

Сравнивая с этим молитвенный опыт, приобретенный у подножия Белухи, я сделал также заключение, что коллективная молитва позволяет еще быстрее ощутить Луч. Все три дня пребывания у Белухи были днями непрерывного восторга, при этом не только у меня, но и у большинства участников экспедиции. И этот восторг, этот избыток внутренней силы мы посылали людям, а сила не убывала, она прибывала.

Читатель, ты каждый день ходишь по улицам города или деревни и смотришь на лица людей. Они сегодня очень хмурые. Люди перестали петь даже на вечеринках. Все чувствуют, что с миром творится что-то неладное. Кто-то ругает обезумевших политиков, кто-то зажравшихся коммерсантов. Но радостна ли жизнь на пике удовлетворенных политических амбиций или материальных интересов? Уверяю, та же тревога, тот же глубокий внутренний дискомфорт гложет и их. Попробуй помолиться. Не за себя - за людей, за мир. Ведь если всем будет плохо, ты не сможешь быть счастливым. А если всем будет хорошо, то хорошо будет и тебе. Истина эта простая, но это великая Истина.

Только помни, молитва - цветок, требующий долгого полива. Тибетского святого Миларепу спросили: "Зачем ты оставил все блага жизни и предаешься только молитвам и медитациям?" - "Потому что я добиваюсь самого великого в жизни блага" - ответил мудрец. "Но ты можешь умереть, не добившись его" - возразили Миларепе. - "Что ж, умрем мы все, но я предпочитаю умереть в достижении великой цели".

Сегодня для того, чтобы помолиться, не обязательно удаляться в монастырь или горы Алтая. Там, у Белухи, мы решили, что если эти места затопчут туристы, мы найдем другие уголки природы, куда каждый может прийти один или с группой товарищей, молча воззвать к Богу и послать чувство помощи людям. Потому что без сотрудничества с людьми нет Бога. Но радость молитвы - самая великая. Это теперь знаю твердо.